Дом на болоте

Когда у Авдеева спрашивали, как он вообще додумался до того, чтобы ставить дома на болотах, он пожимал плечами. Чаще всего это выходило с многозначительной миной, провоцирующей журналистов на недобросовестные измышления.

Ну как, как? Да вот так – задал однажды самому себе вопрос – а как дом на болоте должен быть сделан снаружи, чтобы в нём хорошо было жить внутри? И начал постепенно на него отвечать - то с одного, то с другого боку. Хотя вообще трудно сказать, откуда начали расти корни у столь большого и амбициозного проекта, что порой даже самому не верилось, что удалось довести его до релиза.

Здесь Авдеев не лукавил – проект «Фроговка» оказался гораздо сложнее и многограннее, чем он ожидал вначале. И если бы он знал, с какими трудностями придётся столкнуться, и какие проблемы решать, он наверняка предпочёл бы и дальше быть…

Если в эту патетический момент собеседник называл Авдеева архитектором, тот начинал дёргать щёкой, наливаться кровью и прикидывать, как бы половчее дать наглецу рогами в бок. Потому что архитекторы работают с большими неподвижностями, а он всегда был инженером-проектировщиком динамических систем. И всю сознательную жизнь занимался конструированием подвижных объектов, а не размышлял, как бы половчее прилепить ещё одну завитушку на фасад ещё одной каменной джунгле.

И «Фроговка» - это отнюдь не дань киберпуньку и руджишу. Изначально проект назывался «Дом на болоте» и назывался так большую часть времени своей разработки. И лишь ближе к концу, когда прототип уже был отлит в композите и металле, ему приделали имя из английского корня и русского суффикса. Но название получилось неинтересным и маркетологам пришлось чуть ли не маркером вписывать ещё одну букву в названии. И вот так, с подпихнутой буквой проект и пошёл смущать умы по всему миру своей странной заманчивостью.

Здесь Авдеев минут на пять надёжно съезжал с темы в романтические дебри. Вернуть его оттуда можно было, спросив, а почему он стал об этом думать. Тут разговор шёл легко и охотно, потому что тема росла ещё из детства.

Ещё когда Авдеев был совсем ещё юным и ещё толком не знал, с какой стороны браться за паяльник, его занимали репортажи из пострадавших от непогоды регионов. И если взрослые больше ругались на плохую работу аварийных служб, разворованные защитные мероприятия и общую глупость человечества, маленький Сёма думал – а почему дома были построены так, что их так просто смыло, сдуло и растрясло? Зачем вообще строить дом там, где его может залить, спалить или сдуть? И если было известно, от чего дом может пострадать – то почему он был построен без учёта такой неприятности? Эти вопросы Сёма пронёс сквозь юность, молодость, а когда поступил в институт, то уже твёрдо знал, чем будет заниматься в жизни: проектированием и созданием особо погодоустойчивых помещений.

Обстоятельства этому благоприятствовали – люди всё так же размножались, расселялись и строились – в том числе и в неблагоприятных регионах. И хоть строили из новых материалов по новым методикам, но всё также по старым лекалам. А по ним хоть трижды водоотталкивающий пластикат на стену ставь, но в паводок вода дырочку в полу всё равно найдёт.

Климатическая повестка тоже шла в нужном направлении. Глобальное потепление так и не наступило – вместо него заявилось обычное глобальное изменение климата. В Северной Африке похолодало, на Среднерусской возвышенности потеплело, над Европой крутились бесконечным клубком муссоны, выполняя план по зелёной энергетике. Население встретило изменения в основном с энтузиазмом. А природа, почесав лапой за ухом, принялась в очередной раз к ним приспосабливаться.

Но когда начала оттаивать великая и вечная мерзлота, становясь просто великим болотом, это оказалось… немного неожиданно. Конечно, теперь изрядная часть страны становилась доступнее для проживания. Вот только местная инфраструктура и население были заточены немного под другое. И теперь им приходилось активно приспосабливаться. Планы развития регионов ушли под нож, а новые приходилось то и дело корректировать. Образовалось растерянное затишье, дожидавшееся того, кто сможет не только догнать обстоятельства, но ещё их взнуздать и оседлать.

А пока природа активно заполняла потеплевшие просторы легковесными образцами флоры и фауны. Одни эндемики заменялись другими, из толщи льда вымораживались живые ископаемые и примерялись буйно размножаться. Активнее шли геохимические процессы, из-под воды пробулькивали газовые линзы и растекались нефтяные пятна. Кочевники сокращали стада и отгоняли их всё дальше на север, оседлые меняли внедорожники на вездеходы и ставили на грузовики самые широкие баллоны, которые удавалось найти.

Так что неудивительно, что основной костяк клиентов компании Авдеева состоял из обитателей зоны рискованного проживания. Ну и тех, кто собирался туда перебраться по собственному желанию или очередной программе деурбанизации и заселения невостребованных территорий.

Чётко вычленить момент, когда начальство хлопнуло кулаком по столу и приказало работать над болотным домом, никто из сотрудников вспомнить не мог. Они конструировали много и разно, стараясь в каждом новом заказе найти что-то свежее и необычное. Что-то, что отличало бы новый дом от предыдущих серий и имело бы лучшие показатели на единицу потраченных денег. И когда количество наработок, находок и задумок достигло некоторой критической массы, процесс потихоньку пошёл.

Не сказать, чтобы Авдеев был таким уж большим романтиком на службе государственных интересов. Он искал новые ниши для своего коллектива, которому уже было неинтересно строить подплавные дома и пожароустойчивые хижины-термосы. Всё равно их покупали только выживальщики-экстремалы. Ну и сильно подозрительные личности, от которых за пять шагов несло чёрным лесорубством. Так что если бы он сам не пришёл бы к идее дома на болоте, её бы к нему принесли.

И поскольку внятных требований никто не выдвигал, Авдеев сделал это сам. И первым пунктом стояла возможность дома к передвижению без существенных ограничений на проживание во время движения. Почему именно так? Потому что Авдеев уже знал, как делать дома, не прибитые к фундаменту и собирался сделать следующий эволюционный шаг – отцепиться от него полностью.

В принципе, с подвижным домом сталкивался любой, кто хотя бы раз был на кемпинге или ходил в походы с ночёвкой. С плавучими домами сталкивались меньше, потому что дебаркадеры из моды давно вышли, а канально-лодочное проживание… это как-то не у нас. А потому ничего невозможного в таком доме не было и нужно было лишь понять, как именно ему стоит это делать.

Вначале идея казалась Авдееву достаточно простой – нужна была плавучая уютная скорлупа для проживания сверху и надёжное средство перемещения снизу. Но чем дальше он вдумывался в идею болотного дома, тем больше понимал, насколько всё сложнее избушки на шнековых ножках.

Конечно, можно было бы поставить дом на поплавки-полозья и тянуть за болотоходом как баржу. Но это даже звучало противно и явно содержало в себе скрытые противоречия. И чтобы их разрешить, Авдеев съездил туда, где надлежало быть новому дому. И ужаснулся – реальное болото сильно отличалось от его представлений. Всё-таки он был жителем пригорода и до того работал на стабильных грунтах, которые лишь иногда заливало водой, обдувало ветрами и обжигало палом.

Во-первых, болото было неровным. Где-то действительно была непролазная топь, блестящая водяным зеркалом, затянутая ряской и издающая пугающие звуки. Но кое-где торчали низенькие и кривые деревца. А там, где посуше, стояли деревья побольше, порой образуя целые рощи. А ещё местами о болоте напоминали только заливные луга, обросшие по периметру пятиметровым рогозом. При этом ещё стоило держать в уме, что в пару десятилетий местность будет и дальше меняться в сторону неровностей. Становилось теплее, растения успевали отрасти сильнее и дать больше еды животным, которые бы их обильнее удобрили.

Ещё в поездке Авдеев сделал небольшие выкладки и пришёл к выводу, что передвижение дома буксировкой, особенно по трясине – дело глухое. А на почвах лучшего качества вопрос транспортировки неизбежно бы упёрся в неровности рельефа. И в конечном счёте с ним куда лучше бы справился кемпинг на баллонах низкого давления, в просторечии именуемый кунгом. И сначала Авдеев пришёл к его идее, а потом уже встретил их на просёлочной дороге.

В дальнейшем он не раз ездил на болота, когда упирался в особо глухую стену. Это каждый раз било его пыльным мешком по голове, зато давало толчок в нужном направлении.

Но в первый раз лобовое столкновение с реальностью чуть было не убедило Авдеева в бессмысленности всей затеи. Но побродив и поездив по неосвоенным окраинам северно-восточных городков, он понял, что трясина хоть и окружена относительно проходимыми местами, сама она всё так же недружелюбна и опасна. А ещё она весьма многообещающа, но видеть каждый день один и тот же её пейзаж – это невыносимо. А потому будущие первопроходцы просто обязаны иметь возможность активно перемещаться по площадям со всем своим хозяйством.

Иначе взбесишься.

И вооружённой этой мыслью, заметками и практическими наблюдениями, Авдеев вернулся к разработке концепции. Вопрос с типом движителя пока не поддавался, и он решил зайти с другой стороны и обосновать вид жилой скорлупы. Благо здесь он мог опереться на свой богатый опыт конструирования защищённых домов всех типов и размеров. Особенно Авдеев полагался на свою гордость – подплавные дома, предназначенные для схожих условий.

С первого взгляда было понятно, что корпус будущего дома должен будет обладать положительной плавучестью. И чем больше, тем лучше. И при этом иметь объёмное днище, которое бы компенсировало вытесняемый домом объём – никто не захочет с порога оказываться по щиколотку в воде.

С подплавным домом это было достаточно просто – он всё-таки стоял на фундаменте, куда были герметично упрятаны все ёмкости и механизмы. Когда приходил паводок, жилая часть всплывала, сообщаясь с основой гибкими коммуникациями. От уплывания дом страховала система тросов, а от крупного плавника, который мог забиться под днище и перекосить дом – крупноячеистая сеть. Когда паводок ослабевал, жилая часть постепенно садилась на своё место. Когда паводок заканчивался, то дом поднимали на домкратах и промывали фундаментный поддон под давлением.

Но сейчас на фундамент рассчитывать было нельзя, и все системы комфортного жизнеобеспечения нужно было разместить в доме. И теперь их становилось больше – вряд ли на болотах можно было рассчитывать на подсоединение хотя бы к ЛЭП. Впрочем, с учётом весёлости процесса подсоединения к электросетям даже стационарных домов… проще было сразу ориентировать дом на самоснабжение.

И лучше всем сразу.

С одной стороны, необходимость тяжёлого днища удачно совпадала с необходимостью размещения систем жизнеобеспечения. С другой стороны, чем оборудование тяжелее, тем днище должно быть больше и глубже. Но и наращивать его до бесконечности тоже нельзя:

 Во-первых, это неэстетично. Во-вторых, возникал риск опрокидывания. А в-третьих, тогда бы в расчёты влезла мореходная специфика. А в ней никто в компании не разбирался и разбираться не хотел.

Авдеев попытался решить задачу с наскока, но потерпел неудачу. Пришлось привлекать к концепции двух инженеров и формулировать для них какое-никакое, а задание. Звучало оно примерно так «дан типовой утеплённый дом для комфортного отшельничества. Площадь до ста квадратов, в высоту не больше семи метров, в полтора этажа с цоколем. Рассчитан на проживание трёх-пяти человек. Полностью автономен, должен плавать и не быть лошадью страшной».

Так что неудивительно, что первый вариант схемы дома получился помесью яхты с маяком. Зато инженеры проанализировали доступное оборудование, скомплектовали по мощностным показателям и заложили основу для алгоритма его взаимного расположения без жёсткой привязки к архитектуре жилых этажей. Программисты формализовали алгоритм, и теперь для конкретного случая достаточно было спроектировать только верхнюю часть – расположение коммуникаций и оборудования подобрал бы компьютер. Авдеев, конечно, был исключительно за живое человеческое проектирование, но с рутиной лучше справлялась электроника.

Было ещё непонятно, как должна выглядеть внутренняя обстановка дома, но условия диктовали её лёгкость, прочность и по возможности закруглённость. И жёсткую фиксацию относительно корпуса. Всё-таки дом должен был двигаться, а быть битым по мягкому месту угловатой мебелью при толчках – удовольствие так себе.

Где-то в этом месте Авдеева посетила мысль, что имеет смысл изготовлять мебель из того же материала, что и остальной корпус. А некоторую мебель вроде стола, шкафа или кресел и вовсе делать составной частью корпуса. Так получалось проще, дешевле и эргономичней. К тому же у будущих домов наверняка были бы проблемы со снабжением мебелью, так что стоило оснастить их заранее. Ещё это позволяло нарастить объём потребления используемого материала, а значит, его можно было брать по более оптовым ценам. А это было важно – смета на дом уже собиралась кусаться. И пусть Авдеев не хрущёвку замысливал, но и увлекаться тоже не стоило. Всё-таки это был не военный заказ, где на затраты можно особо не оглядываться.

После долгих споров внутренняя отделка всех домов серии стала исполняться только в светлых тонах – так меньше энергии уходило бы на освещение. Конечно, по сравнению с требованиями остальных систем это были крохи, но резерв карман не тянет. Потому что иначе батареи к дому стоили бы как хороший автомобиль. Ну или дом чадил бы как паровоз на тасовском угле. А это как-то шло вразрез с концепцией экологически нейтрального жилища, который к тому времени сложился в компании.

Где-то в этот момент к проекту подключился биохимик. Он бы появился раньше, если бы Авдеев был на болотах не в конце осени, когда их активность сильно снижена. А так он обнаружил, что болота более химически активны, только на специализированном форуме. И был неприятно удивлён, когда его строительные выкладки порвали на лоскутки знатные болотоведы и пучинознатцы.

Зато это позволило избежать куда большего позора в будущем.

Вмешательство биохимика отбросило разработку назад, зато дом существенно приблизился к реалиям своей эксплуатации. Корпус стал химически нейтральным, двери стали двойными и открывающимися в разные стороны, утопленные в корпус и со специальным доводчиком. Окна также вдавились в корпус и избавились от уплотнителей, а каркас для микроячеистой сетки впрессовывался в стену изнутри. Вентиляция обзавелась мощными фильтрами и озонатором.

Сильнее всего изменилась обстановка – требовалось минимизировать сумму площадей её поверхностей и сделать их максимально открытыми – иначе внутри смогла бы окопаться местная живность. Она бы не оставила без внимания и внешнюю поверхность, но её изначально делали как можно более покатой и доступной к мойке и чистке.

А вот для интерьера пришлось привлекать дизайнеров – техническая фантазия инженеров такие вопросы решала плохо.

Так что неудивительно, что вторая схема получилась гибридом НЛО и каюты теплохода. Тем не менее, это получилось достаточно интересно, чтобы включить её в каталог под видом прибрежного плавающего дома. Особой популярностью схема не пользовалась (всё-таки несвойственно нашему человеку на воде жить), но те заказы, что были, поддерживали уверенность Авдеева в том, что он идёт в нужном направлении.

Следующей вехой (а заодно и торговой моделью) стал лёгкий сборный герметик «Джунг» - единственная модель компании, экспортом превышающая внутренний спрос. Всё потому, что его облегчённая конструкция оказалась удобна для джунглей и прерий – все детали были не длиннее трёх метров, весили не больше центнера и перевозились любым транспортом. Сборка также не составляла сложностей.

Но особенно удачной оказалась система охлаждения и так называемого долгого фильтра, позволяющего закачивать большое количество воды, которая проходила по множеству фильтрационных слоёв под действием силы тяжести. Ей даже не нужен был нагнетающий насос для закачки – достаточно было открыть специальные лючки на крыше во время дождя.

Известность к модели пришла случайно – в Сеть попал ролик-инструкция, где молодая пара сначала взвешивает и меряет детали, а затем всего за день собирает весь дом вместе со встроенной мебелью. В конце счастливая пара танцевала на столе и корпусе главного зала бурное танго. От ролика сначала осталось только танго на необычном фоне, потом любопытствующие нашли первоисточник и начали слать запросы на иностранном языке – а нельзя ли им укупить подобное чудо для дачного сезона в дождевых лесах, бамбуковых зарослях и других диких местах, где хорошо отдыхается, но плохо живётся?

Собственно, компания Авдеева и раньше выпускала сборные дома различной степени детализации – от комнат-модулей, собираемых на фундаменте заказчика до набора типовых деталей, позволяющих собрать дом по своему вкусу и кошельку. Авдеев обоснованно полагал, что этап сборки и строительства не должен быть сложным процессом, доступным только профессионалам. Конечно, всегда найдутся особенные люди, которые любую деталь вставят не туда и не тем концом, но это не повод отказывать остальным в их праве на самостоятельность.

«Джунг» часто мелькал в различных обзорах – в основном, из-за своего своеобразного внешнего вида. Но чтобы там не утверждали блогеры и обозреватели, закруглённые и сужающиеся кверху стены с минимумом выступов и углублений не были писком дизайнерского изыска: просто иначе дом бы обжили не только его владельцы.

Конечно, корпусу можно было придать и более угловатые формы. Но утюг, рассекающий болотное одеяло, выглядел бы… слишком эпично. Такой дизайн хорош для боевого корабля с экранирующим покрытием. Или для охотничьей дачи интенданта в больших погонах. Но для обычного дома это было как держать в прихожей заряженное ружьё: рано или поздно у кого-то дочешутся руки применить его по назначению.

На деле «Джунг» был эволюционным тупиком, подходящим лишь для туризма или дачевания. Да, его автономность достигала двух месяцев. Да, в нём было легко дышать, даже если он стоял у серных источников. Да, он хорошо красился в маскировочный узор, прячущий его в ландшафте. Да, он был доступен любому заказчику средней руки. И в нём было очень просто наводить чистоту.

Но при этом в нём почти отсутствовали системы фильтрации, а комфорт по большей части длился до тех пор, пока в топливном бункере были высокалорийные брикеты, которые ещё достать надо. Не считая ряда других недостатков, видимых лишь специалистам или при долгой эксплуатации.

Но главное – он всё ещё не имел ходовой части и перемещаться мог лишь в разобранном виде. Попытка подвести под него ось привела бы к растрескиванию и разлому всей конструкции: сколько-то большой дом конструктивно не предназначен для скоростного шасси.

Конечно, можно было ограничить скорость, но принципиальная проблема скоростного перемещения с её торможением и ускорением никуда от этого бы не делась. Инженеры проводили расчёты, да и практика эксплуатации подплавного и плавучего жилого фонда гласила, что для комфортного проживания угол наклона жилых поверхностей не должен превышать пяти градусов от горизонтали. И лучше, чтобы этот угол был постоянен – люди плохо переносят даже слабую качку.

Конечно, можно было построить конструкцию каждого помещения по принципу капсулы-неваляшки, свободно вращающейся в своём гнезде. Тогда пол всегда бы стремился к горизонтальному положению. Даже тогда, когда дом взбирался на склон холма. Вот только:

А) У такой матрёшки-неваляшки будет неслабая амплитуда и её придётся чем-то компенсировать;

Б) Сравнительная лёгкость жилой капсулы сделает её чувствительной к распределению тяжестей – как статичных в виде мебели, так и динамичных в виде её обитателей. И тогда она будет вставать не горизонтально, а согласно распределению тяжестей. И тогда потребуется либо гироскоп с секретом или очень увесистая нижняя часть – а этого как раз и не хотелось;

В) При хоть сколько-то большой площади дом бы скрёб днищем при самых незначительных подъёмах и спусках.

И если с двумя первыми проблемами можно было разобраться техническим изыском, то третья неизбежно заставляла будущий дом распасться на несколько самостоятельных частей с полумягкой сцепкой. Это было возможно, но так ещё дома не делали. Хотя бы потому, что тогда возникала проблема больших движущихся частей. А их подсознательно будет опасаться каждый человек, которого хотя бы раз прищемляло дверьми. Так что требовалось либо делать закрытые гибкие переходы между жилыми капсулами (язык уже не поворачивался называть их комнатами), либо вводить в конструкцию мягкую подложку, обволакивающую всю конструкцию и не дающую будущему жителю свалиться под крутящиеся части движителя.

Который коллектив всё никак не мог найти.

Колёса, даже числом более двух десятков и предельно низкого давления, всё равно бы вязли в трясине, забивали себе протектор и надколёсное пространство. Не считая сложностей в обслуживании таких разветвлённых осей и специфике обучения движения на них.

Винты, гребные колёса и вёсла отпадали сразу – они бы не продрались сквозь болотную растительность. Это было проверено экспериментально и результаты не обнадёживали.

Хорошей проходимостью обладали гусеницы. К тому же способ их движения позволял разворачиваться почти на месте и комфортно маневрировать. Но для вязких почв гусеницы надо было сильно расширять. И ставить минимум две пары - иначе пришлось бы усиливать днище мощным мостом. А техобслуживание гусениц никак не проще колёсного хода. Как и сложности зимней эксплуатации, когда грязь забивается в просветы траков и там замерзает. А делать систему прогрева и очистки гусениц таких размеров… слишком весело.

Другой проверенной идеей хождения по болотам был шнекоход. Но посмотрев на след, остающийся от лёгкой шнекоходки, Авдеев понял, что он всё-таки любит природу. И что он не хочет лет через десять-двадцать наблюдать болота, исчерканные этой зубчатой колеёй вдоль и поперёк.

В копилке накопленных решений человечества ещё были аэросани, дававшие необходимую проходимость. И даже можно было не усложнять себе жизнь и сразу срисовать контур их днища. Вот только к плюшкам в комплекте шли и блюдечки: шумы и вибрации. Не считая стоимости производства и эксплуатации таких больших моторов, которые вряд ли бы разрешили к массовому гражданскому применению. Всё-таки скоростные лопасти – тот ещё источник опасности, в который кто-нибудь обязательно сунет руку.

Или ногу.

В отчаянии Авдеев даже рассматривал идею движителя на воздушной подушке. И даже консультировался на эту тему с одним знакомым специалистом. Тот послушал-послушал, что-то прикинул на бумажке и с сильным акцентом сказал «громко, нэнадёжно». Авдеев и сам подозревал, что резиновая бахрома по периметру будет цепляться за пни-коряги, но не смог так ёмко сформулировать.

По всему выходило, что ни один широко распространённый и отработанный движитель к болотному дому не подходил. А значит, надо было признаваться себе в том неприятном факте, что штату разработчиков придётся кем-то прирасти. Вот только кем?

И тут биохимик в порядке бреда предложил вместо механического мотора концепцию электромышцы. Предположим, что под домом есть какая-то мышца, способная на сокращение-растяжение. Искусственная такая. Вот только мускульные сокращения в ней замедлены. Очень замедлены. Настолько замедлены, что колебания от них там, наверху, вообще не ощущаемы.

Скорость такой гусеницы не превышает десятка километров в день. Но тут много не надо – всё же это дом и дом на болоте. А здесь быстро ездить… некуда. Зато такая мышца не имеет явных уязвимых деталей, а её части полностью взаимозаменяемы. К тому же мышца может принять любую форму и двигаться в любом направлении, если такая возможность изначально была в неё заложена. При этом она имеет такую площадь опоры, чтобы удерживать равновесие даже на очень сложных рельефах. И её конструкция позволяет сравнительно просто наращивать износившиеся волокна.

С одной стороны, такая конструкция до чёртиков сложна в создании и управлении. С другой стороны, такие системы работают под кожей каждого млекопитающего последние пару сотен миллионов лет. И пока принципиальных рекламаций заводу-изготовителю не поступало.

Идея была встречена гробовым молчанием. Уж больно это напоминало избыточную утопию, где на каждого комара отливают свой пистолет, чтобы пристукнуть кровососа рукояткой. Но всё же в ней что-то было. И это что-то надо было правильно подать. Так что на вопрос «с чего же именно началась конкретно Фроговка?», Авдеев отвечал, что он нашёл толковых трёхмерных моделистов, и они заделали ему анимированную презентацию.

Поскольку специалисты на внешние эффекты были не падки, идея также была оформлена в научные термины и с помощью биохимика заброшена в научное сообщество. Первым на наживку клюнул Стручковский – именитый робототехник, занимавшийся в том числе и искусственными мышцами. Идея была настолько специфичной, что он не смог сдержать своего праведного скептицизма, начал подводить под свою гневную отповедь научный базис и… увлёкся.

Так, Стручковский предложил сделать всё проще и интереснее. При обосновании идеи крепление мышцы неприлично усложнили, хотя этого отнюдь не требовалось. Платформа так и так будет давить всей массой на электромышцу и всё, что потребуется от дома – не дать мышце из-под себя выскользнуть. Ну и распределиться на ней как можно ровнее. И если правильно подобрать форму днища, то оно всё сделает за пользователя.

 Ещё Стручковский вдребезги разнёс идею червячного движения. И змеиного тоже – это было слишком непроизводительно. Особенно при такой площади опоры. Но взамен предложил концепцию сороконожки:

Если представить, что вся нижняя часть амортизирующего слоя состоит из большого количества подвижных элементов, то сколь бы ничтожной не было бы сцепление, они будут сдвигать дом в нужном направлении. Конечно, трение кратно возрастает, но за проходимость по различным поверхностям нужно чем-то платить. Зато такой дом не раскачивался бы даже под сильным ветром – мышца плотно прилегала и крепко цеплялась за любую поверхность отростками, гася внешние колебания.

А если бы дом всё же накрывала буря, гусеница могла выползти из-под днища вдоль линии ветра. Выталкивающая сила бы упала, и дом осел глубже в воду или просто уменьшился по высоте. Это уменьшило бы площадь давления ветра и повысило общую устойчивость конструкции. Которая и так покатая. Так что тогда выдрать её из воды смог бы только девятибалльный шторм, но он внутри континента почти не встречается.

Одна беда – предоставить такую электромышцу Стручковский не мог. Как и посоветовать, где её можно было заказать. Её надо было разрабатывать. И разрабатывать весьма неторопливо, решая ряд мелких, но важных биомеханических задач.

Например, сложность передачи сигналов к такому количеству отростков, каждый из которых мог двигаться на свой манер, чтобы обеспечить общий сложный манёвр. И отсутствия системы, которая бы связала движение джойстика, руля, кнопок или взмахов руками в движение этих самых отростков.

С привлечением инвестиций дело шло лучше - в общем и целом народное финансирование к идее самоходного дома отнеслось благосклонно. Но на его внимание претендовало немало других привлекательных идей с меньшим сроком реализации. И чтобы поддержать долговременный интерес к теме, было решено создать дом на чисто механическом движителе. И на нём отработать другие нерешённые проектные проблемы - гибкую подвеску, независимые жилые капсулы на подвижной платформе и тонкую регулировку амортизаторов для ровного хода по неровной поверхности. Выбор пал на шароход – запоздавшую идею, до которой додумались уже после того, как выбрали электромышцу.

В этом была своя логика - ведь лучшая форма для движения в любую сторону на ровной поверхности – это шар. Во всех остальных случаях возникают нюансы. Но это работает только на твёрдой поверхности, требует индивидуального движителя в каждом шаре вместе с независимой подвеской специфичной конструкции. Зато из-за многих точек подвески регулировать общий и локальный наклоны становилось куда проще. Да и шаровые движители уже были отработаны, хоть и не слишком популярны.

 Маркетологи тогда были увлечены ретрофутуризмом и предложили назвать проект «Маус-Хилл» - уж больно концепция видом снизу напоминала данное периферическое устройство. Авдеев не возражал – он не застал эту эпоху и потому испытывал к колёсной мышке чувство ретро-ностальгии.

Попутно на «Маус-Хилле» по новой прорабатывались системы автономного жизнеобеспечения и фильтрации. Болото, конечно, не образец чистоты – но это не довод сливать туда сточные воды. Хотя таскать за собой лишние тонны нечистот тоже не дело. А если кому-то привлекательна идея замкнутого цикла очистки – тот может спросить подводника, как весело и занимательно мыться многоразовой водой и дышать дышанным воздухом. И ещё вопрос, что проще – фильтровать и зацикливать или же возить, а потом куда-то сбрасывать.

Звучало противно, но как-то так оно в жизни и есть. Те же корабли возят с собой свои отходы и сливают их в портах и никого от этого не коробит. Теоретически, если в сточных водах не будет сложной и активной неорганики, то вопрос их преобразования в заготовку для удобрения – только вопрос времени и подбора микробиоты. Отсюда было видно два варианта – либо дом на болоте должен был стать домом замкнутого цикла, либо надо было всё-таки привязывать его к какой-то инфраструктуре очистки и переработки.

Идея никак не вытанцовывалась, и тогда Авдеев в который раз поехал на болота. И понял, что проблема лишь кажущаяся: всё упиралось в размеры. Оптимум цены и эффективности систем жизнеобеспечения достигался, когда они должны была обслуживать от двадцати до ста человек. Но это был уже многоквартирный дом, а многоэтажки на болотах тот ещё нонсенс. К тому же переработка сточных вод имела смысл только при гидропонном выращивании, а оно опять-таки имело смысл при большом количестве потребителей и только как часть пищевого рациона.

Так появилась концепции дома старосты – того ядра, вокруг которого и должна была формироваться подвижная деревня. Да, это был дорогой, большой и малоподвижный комплекс, зато он мог обеспечить необходимый минимум благ цивилизации для окружающих домов поменьше – запас энергии, чистой воды и продуктов, а также доступ к ретранслятору и вертолётной площадке. Вот только цена… есть более дешёвые способы взобраться на локальную вершину власти.

Но без них концепция домов на болоте резко теряла в привлекательности.

Тогда маркетологи, незаметно как прописавшиеся в проекте, предложили более простой способ – разложить стоимость дополнительного оборудования дома старосты на более простые модели в соотношении 1 к 20. Их же распределять только между участниками программы лояльности, готовыми соблюдать ряд условий и не выводить дом за определённый ареал. Звучало противно, но убедительно и Авдеев нехотя согласился.

Тем временем свет увидел первый шарокатный прототип. И он получился… занимательным. Шарокат неплохо себя ощущал на небольших неровностях, склонах до тридцати градусов и на свежевспаханной земле (хотя в глубокую грязь загонять его всё же не стоило) и двигался с достаточно ощутимой скоростью. При этом удалось избежать доминирующего вектора движения, как на обычном транспорте: «Маус-Хилл» имел кабинет с круговым обзором (и круговым экраном), а подвеска позволяла двигаться в любом направлении с одинаковой скоростью. А для обслуживания и замены отдельных движителей даже не была нужна яма – достаточно было выехать на ровное место и приподнять дом на соседних подвесках.

Первые образцы самоходных домов заинтересовали, как ни странно, равнинных эко-фермеров. Не будучи профессиональными сельхозпроизводителям, они предпочитали держаться поближе к тому месту, где требовалось их регулярное участие. Весной – у полей, летом – на пастбищах, осенью – опять на полях. А зимой лучше собраться кучнее и пережидать холодное время под одним гермокуполом для экономии тепла.

Потому что главное – гармония, а прибыль делается в других местах.

Авдеев полагал это чистой воды баловством, но был не против, чтобы эти ребята популяризировали его идею за свои деньги. Потому что пока на государственном уровне идея высокотехнологичного подвижного дома… отклика не находила.

К тому же во весь рост встали чисто юридические сложности - для транспортного средства дому недоставало руля и ветрил, а для жилой постройки – фундамента и подведённых коммуникаций. Понятно, что такой подход к жилью явно устарел, но когда это мешало бюрократам? Запретить разработку было не в их возможностях, но вот лечь глухим тормозом на пути к потребителю – это без проблем.

Впрочем, юридический и маркетинговый отделы нашли выход, и пока движущийся дом шёл по категории бытовок повышенной комфортности для экстремальных условий. Звучало как попытка выдать черепаховый суп за щи, но спрос у «Хиллов» был.

Впрочем, коллектив не сильно огорчался по этому поводу – в проекте кипели страсти поинтереснее: В непримиримую полемику со Стручковским вступил известный материаловед Хвостянников. Он не отрицал концепцию электромышцы с зацепами, но, по его мнению, любая продуманная и разветвлённая, но статичная схема энергопотребления в столь гибкой детали просто обречена на аварию. А потому не надо класть время и силы на проработку частных случаев прокладки питания к каждому волокну, а поднапрячься и решить проблему принципиально. А ещё лучше – дать возможность электричеству самому проложить себе путь через постоянно изменяющийся объём.

Звучало странно, но Хвостянников терпеливо аргументировал своё предложение. Ведь что такое проводник? Путь наименьшего сопротивления для электронов. А что такое надёжный проводник? Путь наименьшего сопротивления с изоляцией. Ну а что такое изоляция? Полная противоположность проводника. И человечество придумало уже не один материал, меняющий свои электрические свойства в зависимости от условий. Нужно лишь подобрать подходящий и правильно его сконфигурировать.

А дальше всё должна была решать разница в скорости распространения потока электронов и человеческого восприятия. Всё получалось достаточно просто – в состоянии покоя проводника энергия проходила нормально. Но если цепь размыкалась, сигнал поля менялся и генератор испускал импульс, который пробивал самую короткую непересекающуюся дорогу к объекту потребления. Если же в ходе перемещений образовывалось короткое замыкание, оно меняло свойство соединителя, делая его диэлектриком. Всё в полном соответствии с принципом алгоритмизации кипячения воды в чайнике.

В таком изложении от электромышцы мало что оставалось, зато надёжность и простота обслуживания движителя должны были кратно улучшиться. К тому же Хвостянников предлагал столь странную идею отнюдь не с нуля – его лаборатория добилась интересных результатов в создании таких материалов, и им было нужно эффектное практическое применение.

Идея была интересной, но всё же ограниченной – электрическая цепь прокладывалась в постоянной решётке, а значит, не могла быть пластичной. Вот если бы материал можно было бы изгибать без нарушения решётки, то тогда…

Тут Авдеев несколько конфузился, когда говорил, что так до конца и не понял механику процесса. Но Стручковский, растратив основные запасы словесного яда, заинтересовался разработками Хвостянникова и спустя некоторое время предложил совместить идею самопрокладываемой цепи с концепцией многоразового пластификатора, который разрабатывали в его институте.

Авдеев не раскрывал детали, как так получилось, что два НИИ договорились о совместном сотрудничестве, да ещё и в партнёрстве с крупным научным предприятием, а его весьма скромная компания выступила как полноправный участник. Видимо, дело было в том, что он первым поднял тему применения пласкарита (так назвали новый материал) в строительстве. А подвижные дома могли бы раскрыть его потенциал так, как фундаментальному строительству и не снилось.

Как бы то ни было, Авдеев и компания одними из первых получили доступ к принципиально новому экспериментальному материалу. И он как нельзя лучше ложился в основу всей задумки.

Ведь если изначально в состав подвижной части входили три типа элементов – чешуйки, отростки и соединители, то теперь остались только соединители, облачённые в наполнитель. Правда, теперь к домовому оборудованию присоединялся высокочастотный генератор, дающий специализированный сигнал. Соединители образовывали неравномерную решётку, восприимчивую к определённым сигналам. Под воздействием сигнала элементы ослабляли свои связи и перемещались в заданном направлении. При этом свойства отдельного элемента были таковы, что при размещении в нужном месте он переставал двигаться и лишь передавал сигнал через себя другим элементам. Это позволяло на порядок снизить количество энергии, необходимой на трансформацию пластичного тела.

При прекращении воздействия связи восстанавливались. Происходило это так быстро, что в любой наблюдаемый момент вся масса была твёрдой, хотя в динамике была крайне пластичной.

Правда, пока пласкарит мог только менять свою форму, пусть и весьма причудливо. Но в экспериментальных условиях масса выпускала из себя небольшие подвижные выросты-жгутики, приводящие в движение остальное тело.

Но для модуляции такого сигнала требовалось доработка генератора и его вычислительной начинки – уж больно сложный получался процесс. Зато такой подход делал систему движения долговечной и самоочищающейся – износившиеся элементы переставали проводить сигнал и со временем выпадали из рабочего тела, а всё техобслуживание сводилось к добавлению в массу новой порции рабочих элементов.

Тут в коллективе начались нешуточные дискуссии на тему «а надо ли вообще городить такие сложности на ровном месте?». И так и не утихли до конца разработки, а позднее вышли за пределы коллектива и стали долговременной темой общественных споров. Дом действительно становился сложен, хотя всё так же решал совершенно утилитарные задачи. С другой стороны, он это мог, это не было неприлично дорого и не требовало для своей работы машинных залов, гигаватт энергии и редкоземельных элементов. Так что Фроговки стали ещё одни камнем преткновения в дискуссии о пределах применения искусственного интеллекта в утилитарных вопросах.

Зато их платформа могла обеспечить нездоровую точность равнения по горизонтали на любой неподготовленной поверхности с перепадом высот до полутора метров. И чтобы это продемонстрировать, коллектив прибёг к своему излюбленному приёму. Всё та же молодая пара за полчаса, из электрогусеницы и блоков разной формы составляла на изрытом поле ровную площадку для игры в теннис. И даже сыграла на ней пару сетов, перемещаясь для пущей скорости на шариковых роликах.

За что фирма и получила обвинение в неумеренном использовании монтажа и спецэффектов. Но когда волна негатива схлынула, в офис потянулись желающие потрогать электрогусеницу своими руками. И многие любопытствующие при ближнем рассмотрении оказались организаторами массовых мероприятий и начальниками отделов по работе с общественностью.

Конечно, сборные сцены были и раньше. Как и мобильная складная мебель. Но для них всё-таки нужно было подбирать хоть сколько-то ровную площадку. А электромышца позволяла комфортно выступить даже на отмели таёжной реки. И при этом без существенного повреждения окружающего мира: мышца имела коэффициент плотности около 0,1 и огромную площадь опоры, а потому давила на каждую точку довольно-таки мягко. А это сильно расширяло географию организации фестивалей и других культурно-массовых мероприятий на лоне природы.

Авдеев даже не подозревал, сколько больших корпоративов с понтами проводятся на свежем воздухе на удалении от цивилизации. И сколько бы ещё там проводилось, если бы им предоставили переносной комфорт-люкс. Потому что когда ты богат, у тебя должно быть всё самое большое и вызывающее.

Если оно ещё и передовое – это жирный плюс.

Для индивидуального туризма такие площадки были откровенно дороги (да и избыточны), а вот для кроватей премиум-класса очень даже подходили. Как и настраиваемые койки для сложных больных, которые должны были находиться в строго определённом положении. Производство такой мебели было гораздо проще и технологичнее домовой электромышцы. Всё-таки даже сто пятьдесят выверенных позиций под малоподвижным телом – это отнюдь не то же самое, что динамическое отслеживание подвижного рельефа на площади более ста квадратных метров. А наличие неподалёку розеток сильно упрощает вопросы энергоснабжения.

Мысль о пластичном множестве показалась перспективной и для более традиционного строительства, и одним из побочных продуктов развития стал прибор акустического сращивания древесных волокон. Это позволяло обходиться без традиционного крепежа и снижения прочности из-за образующихся дырок. Для домашнего столярного инструмента это было неоправданно дорого, поэтому их предоставляли в краткосрочную аренду для населения и лизинг для дизайнерских и строительных компаний, которым было нужно изготовлять нестандартные деревянные конструкции. Прямого дохода это компании не принесло, зато прибавило специализированного уважения и через него – дополнительное значимое внимание к другим продуктам.

Но первые существенные доходы принесли и первые существенные проблемы: многие люди пришли в проект из-за романтических и идеалистических соображений. А отнюдь не для того, чтобы налаживать выпуск кроватей ультра-комфорта и ползучих концертных площадок для попсового чёса. Авдеев разделял их недовольство, но дензнаки сами по себе не генерировались. А потому приходилось добирать, где сподобится.

Да и с выпуском кроватей и коек были проблемы – для разрешения требовались долгие и недешёвые испытания их безопасности и надёжности. Авдееву удалось выкрутиться, объявив предзаказ, но если бы испытания затянулись или бы вовсе показали не то, что надо, компании пришлось бы очень и очень невесело.

Хорошо ещё, что идея пришлась по вкусу техномантам, для которых поклонение в ожидании доставки важнее процедуры поклонения при владении. Авдеев их интересов не понимал, но временно был с ними согласен, потому что они давали живые деньги, которых проект поглощал лучше промышленного пылесоса.

Но коллектив вплотную подобрался к воплощению идеи, так что надо было быть уверенным только в лучшем. И активно убеждать в этом окружающих. И Авдеев очень старался, потому что дальше наступал долгий период затишья, пока материал и методы взаимодействия с ним выберутся из лаборатории и, пройдя через налаживание производства, доберутся до стройплощадки.

И спустя два года был представлен действующий прототип Фроговки с пласкаритовым движителем. Снаружи он выглядел так, будто кто-то положил на огромную плоскую гусеницу одноцветный ковёр и насыпал сверху на него несколько сросшихся НЛО. Гусенице это не понравилось и теперь она старается уползти, но делает это очень тихо. Но достаточно быстро – идущему рядом человеку то и дело приходилось ускоряться, чтобы не отстать.

Дальнейшее происходящее на презентации приглашённый комментатор описывал как «полчаса в будущем»:

 Фроговка ровно шла хоть по берегу, хоть по ряске, хоть по чахлому подлеску. Пласкарит ласково обтекал каждое крупное растение, и после его прохода поверхность выглядела лишь немного взъерошенной. На мелкие бугры дом не обращал внимания, на крупных смешно перекашивался, но внутри жилых капсул всё оставалось по линеечке. Даже стакан с водой, стоящий на краю стола в одной из капсул, был неподвижен – лишь колыхалась туда-сюда вода.

Забравшись на вершину холма, дом спускался с него залихватской змейкой, демонстрируя потрясающую управляемость и манёвренность. При этом внутри движение ощущалось лишь по колыхающейся ёлочке над экраном. Затем дом спускался в трясину и, не сбавляя хода, уходил куда-то в камыши. При этом шум был исключительно природный – от соприкосновения двух больших поверхностей. Ни шума моторов, ни визга винта – никакого механического звукового загрязнения. А внутри дома полная тишина – спасибо изоляционной отделке пятого поколения.

Но самое интересное было в конце – процесс изготовления самого дома. Фроговка была полностью изготовлена из пласкарита, правда разных видов, а потому не строилась и не собиралась. Больше всего к происходящему подходили термины «слипалась», «выпекалась» и «отливалась».

На ровную площадку из разных ёмкостей высыпали блестящее вещество. В самую середину кучи клали сердце будущего дома – высокочастотный генератор. Вокруг площадки ездила роботизированная платформа с ещё одним генератором. Иногда сверху спускались манипуляторы с дополнительным оборудованием.

Под воздействием генераторов куча пласкарита постепенно оплывала и принимала формы будущего дома. А чтобы ещё сильнее впечатлить зрителя, пласкрит разных сортов был изначально смешан, делая генераторы механическими Золушками. Но генераторы сказок не читали, к тому же разные сорта пласкарита реагировали на разные частоты, а потому в механической сортировке не нуждались.

По мере формирования нижней части жилых капсул манипуляторы укладывали в него необходимое оборудование и подсоединяли его к будущим входам-выходам, пока генераторы продолжали наращивать над ними жилой слой. Ближе к концу отдельные платформы уже лежали на гибкой подложке, под которой лежала самая большая куча, которой надлежало стать ходовой частью. В ускорении это выглядело, будто под домом поднимается большая крынка культурного теста, которое подходит, набухает, выпирает, но из квашни не вылезает.

В конце в дом заходила группа испытателей, наливала воду в стаканы и рассаживалась по помещениям. Главный брал в руки джойстик, и свежевыпеченная Фроговка отправлялась к тому месту, откуда ролик и начинался. На то и был расчёт – зрелище получалось завораживающим, и ролик часто пересматривали по несколько раз.

Ещё в презентации-инструкции, натянутой на трёхмерную модель, были подробные технические пояснения. И то, что пласкарит изготовляется из экологически чистых материалов и что его производство возобновляемо. И что самой уязвимой частью дома является не его ходовая часть, а дополнительное оборудование. Но при этом оно легко заменимо – в бортовую вычислительную систему заложены все необходимые модуляции для доступа в нужную область дома. И что такой дом очень хорошо знает, где и что у него сломалось, потому как весь корпус для генератора как огромный камертон, а слух у генератора абсолютный. Конечно, технология цифрового двойника применялась и раньше, но настолько буквально и подробно – впервые.

Полная автономия дома достигала полугода, а с применением местных ресурсов – год. Фроговка позволяла развернуть на своей платформе почти любое заведение – от гидропонной фермы до танцевального зала. Или маленький заводик по переработке болотных даров природы. Или научную станцию с чистой зоной и тонкорегулируемым микроклиматом.

Любой каприз за ваши деньги.

Вишенкой на торте были органические светодиоды, только-только появившиеся на внутреннем рынке. Светили они неярко, но долго и объёмно, а служить могли десятилетиями, если не дольше. А ещё Фроговка из-за скорости реакции опоры позволяла себе не замечать землетрясение до пяти баллов, а при большем – спокойно покачиваться.

Конечно, без передёргиваний не обошлось. На демонстрации показывали не массовый дом, а его скоростную версию, изготовленную из самого подвижного сорта пласкарита, к тому же без бытовой нагрузки. Впрочем, это и так было видно из ролика, так что вольность сочли вполне допустимой.

В любом случае, эффект от презентации был… стоящим. А когда заинтригованные желающие срочно захотели личных экскурсий в доказательство, Фроговки с гидами уже стояли в болоте каждого региона. И любой желающий со свободной денежкой мог пожить в них недельку-другую.

Эти и другие умелые раскручивающие воздействия позволили плавно трансформировать волну первичного любопытства в устойчивую заинтересованность. Реурбанистам страшно импонировала возможность забраться туда, куда действительно не ступала (потому как утонула бы) нога человека и при этом не испытывать тягот и лишений первопроходцев прошлого.

Остальные почитатели поклонялись идее пластичных материалов, потому как полагали, что окружающий мир должен быть более податлив для человеческого воздействия. Скептики же утверждали, что подобные материалы – отнюдь не новость и что это заслуга маркетологов, а не материаловедов. Но коллектив удачно угадал в пересечение эффектности и эффективности и теперь активно этим пользовался.

Здесь Авдеев обычно переходил на величие и потенциал Фроговок в целом и действительно умных домов в частности. И что внедрение пласкрита уже производит революцию в строительстве в целом и изготовлению сложных форм в частности. И что уже есть первые здания-трансформеры, позволяющие переделывать часть себя под изменяющиеся нужды. И что дальше всё будет только больше и лучше.

Правда, вслед за успехом пришла и боязнь управляемых материй – ведь если кто-то форму сделал, то кто-то может переделать – и не обязательно в лучшую сторону. Тем более что в больших городах действительно возникают неприятные помехи, нарушающие стабильность пласкарита. Способы экранирования от них есть – но отнюдь не простые и не дешёвые, так что пока внедрение пласкарита в жизнь мегаполисов буксует.

Зато в слабонаселённых землях, а особенно в болотах, пласкарит для строительства внедряется активно – тут высокочастотно шуметь просто некому. И сейчас его коллектив вместе с партнёрами и отработанным проектом впереди планеты всей, надёжно обходя всех конкурентов на целый корпус.

Здесь Авдеева обычно спрашивали, а не боится ли он, что теперь «Фроговки» могут стать объектом для хакерских атак и просто попыток недобросовестного применения? На это Авдеев снисходительно заявлял, что взломать дом не проще, чем, скажем, систему управления ракетным зенитным дивизионом. Почему он в этом уверен? Потому что бортовой компьютер Фроговок разрабатывали там же, где и эти системы.

Иногда отповедь не проникала под слишком толстую шкуру собеседника и тогда Авдеева пытали на тему что делать, если вдруг откажет бортовая система или навернётся генератор? На это Авдеев отвечал, что дом сделан в лучших традициях отечественного хай-тека двойного назначения. А именно - полное дублирование и доминирующее ручное управление. К тому же системы жизнеобеспечения автономны, а навернуть генератор ещё суметь надо. Но если это всё-таки случится, то в оборудование вшиты алгоритмы движения по двум основным осям, а в генераторе есть резервный контур. Конечно, качество движения сильно просядет, но повреждённая Фроговка сможет добраться своим ходом до ближайшей подвижной деревни, где её смогут починить, поскольку дом собран по модульной системе и любая часть сравнительно просто заменяется.

Здесь Авдеев решительно брал инициативу в свои руки и вновь говорил о будущем.

Его коллектив завоевал прочное лидерство и обходил компании-конкуренты на корпус. И собирался оторваться ещё сильнее: когда первый караван Фроговок отчалил от Туры на постоянное поселение, к Авдееву обратились разработчики портативного… в общем, их технология позволяла вплотную подобраться к массовому органическому синтезатору, работающему на сырье, хорошо растущему на болотах и гидропонных фермах. А это позволяло снабжать обитателей широким спектром продуктов, неотличимых от образцов промышленного изготовления.

Ещё шли активные разработки универсальной топливной установки, которая навсегда должна была отвязать дома от внешних энергопоставок и ограничиться лишь тем, что могла предложить Фроговке окружающая среда. Кто-то назвал бы это регрессом и возвратом к натуральному хозяйству. Но остальное прогрессивное человечество видит в этом последний гвоздь в крышке гроба культуры потребления и возврата человечества на более адекватный путь развития.

Кроме того, отсутствие фундаментальной привязки всё ещё выводит Фроговки за пределы регуляции жилого фонда. Будучи домами, наравне со своими фундаментальными собратьями (а кое-где уже их и превосходя), юридически они всё ещё остаются забавным курьёзом. Его пока никто не трогает, потому что наверху тоже стало интересно, чем закончится этот социальный эксперимент.

Но подвижки в правовом поле уже есть – люди требуют статуса полноценного жилья для подвижной недвижимости любых форм и размеров. Вплоть до присвоения им адреса.

А это, в свою очередь, вызывает интересные вопросы о праве не на конкретный кусок территории на планете, а о праве на некую площадь на нём. Что резонно и перспективно, но требует кардинальной перестройки привычных взаимоотношений. И если это удастся – мир может ждать новая социальная революция. Человечество уже вошло в новую эру, пусть этого ещё и не заметило. И ещё при нашей жизни быт изменится так, что предки его и не узнают.

На этой патетической ноте Авдеев смотрел на часы, ужасался бездне потраченного делового времени и выставлял вон разомлевшего в пласкритовом кресле посетителя: всё-таки Фроговки были ещё молоды и доставляли своим разработчикам много разных и занимательных проблем, которые надо было оперативно решать.